Чуть более ста лет назад плавное, если не сказать унылое, течение зимнего оздоровительного сезона в Ялте совершенно менялось в преддверии Рождества и новогодних праздников. Жизнь начинала ускорять свой бег и наверстывать утерянную после окончания виноградного сезона роскошь – встречая Рождество, город приобретал почти столичный блеск и приметы необходимой красочности.
В 90-е годы XIX века самый важный акцент в искусстве ставился на воплощении духовного состояния человека в произведении искусства. Это чувствовалось в полотнах Врубеля, в портретах Серова, в «пейзажах настроения» Левитана. И, конечно, внутренний монолог, который по словам Достоевского стал «безмолвной молитвой», звучит с полотен Куинджи.
Есть в мире небольшие и неприметные города, которые, тем не менее, и целостны и колоритны, и забыть их невозможно. Случается, что своим магнетизмом и ничем не объяснимой притягательностью они обязаны характеру и жизни одного лишь человека. И только лишь из-за него, единственного, город распускается как цветок во всей своей божественной неповторимости и красках. Ялта – одно из таких мест. И своим цветением она обязана Антону Павловичу Чехову.
Зимой 1935 года мы шли с Луговским по пустынной Массандровской улице в Ялте.
Было пасмурно, тепло, дул ветер. Обгоняя нас, бежали, шурша по мостовой, высохшие листья клена. Они останавливались толпами на перекрестках, как бы раздумывая, куда бежать дальше. Но пока они перешептывались об этом, налетал ветер, завивал их в трескучий смерч и уносил.
Не могу ни слова из себя выдавить, когда мои старые друзья в телефонном разговоре ждут, что я скажу им не «Привет!», а отвечу соответственно их «Слава Украине!». Я не могу ненавидеть русских, как этого требуют новые политические реалии. Старой, моей страны уже нет. Поэтому вместе с 93% тех, кто выбрал Россию, я «пакую чемоданы» и прощаюсь с Украиной. Я буду за тебя молиться, моя мученица.